Ю. Карлова
Давным-давно прошедшие школьные годы. Мы всем классом идем на реку Дему. На лодках переправляемся мы через Белую, на пологий ее берег. Все ближе великан-осокорь, не назовешь же попросту тополем это сказочное, в несколько обхватов дерево... Лодка подходит к осокорю, тень его листвы играет у нас на лицах, скрипит галька под днищем лодки. Разувшись, мы шлепаем ногами по холодной воде, пробегаем залитую солнцем Цыганскую Поляну, и вот уже прохлада обступает нас со всех сторон, и узенькие тропинки петляют между тонколистными поникшими ивами, меж прямыми черемухами, меж тонкими стволами рябин, оплетенных колючими ветвями ежевики.
– Урема, поемный лес... – поясняет Вера Ивановна, наша новая учительница литературы. – Знаете, – как говорится о ней у Аксакова?.. Вы любите Аксакова?..
В ответ мы мычим что-то невразумительное. Конечно, все мы знаем имя Аксакова – ведь он родился у нас в Уфе! – все читали отрывок «Белая тронулась». Иные из нас живут на Аксаковской улице, почти все мы бываем в Аксаковской библиотеке. Но любим ли мы писателя Аксакова?.. Ведь у него в книгах как будто сплошь описания природы, а мы, по правде сказать, не очень-то жалуем описания и частенько пропускаем их, спеша добраться до сути.
С. Т. Аксаков (1791–1859)
Но признаваться в этом как-то неловко, и мы уклоняемся от ответа. Тем более что из-за деревьев показывается Дема...
Мешки, пальтишки, свертки сброшены на траву. Кто идет, в лес за валежником, кто – к роднику за кристально чистой, ледяной водой: демская вода мутная, илистая, пить ее невкусно. А наши рыболовы Витя с Володей спускаются по сыпучему, мягкому берегу к реке и торопливо разматывают удочки.
И вот костер отгорает, все песни спеты, все игры сыграны. От реки повеяло вечерней сыростью, пищат комары, но идти домой не хочется.
Тихо над Демой, и эта тишина обволакивает нас, проникает в нас, мы все вдруг стали старше, задумчивей. Тогда Вера Ивановна предлагает:
– Может быть, почитаем?..
– «Но вот мы, наконец, на берегу Демы, у самого перевоза, – читает она. – Карета своротила в сторону, осталась под тенью исполинского осокоря, дверцы отворились, и первый выскочил я и так проворно, что забыл свои удочки в ящике... Величавая полноводная Дема, не широкая, не слишком быстрая, с какой-то необыкновенной красотой, тихо и плавно, наравне с берегами, расстилалась передо мной. Мелкая и крупная рыба металась беспрестанно. Сердце так и стучало у меня в груди, и я вздрагивал при каждом всплеске воды, когда щука или жерех выскакивали на поверхность, гоняясь за мелкой рыбой...»
Вера Ивановна читала главу из повести Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Она читала описание природы, а они ведь всегда казались нам скучными. Но – странное дело! – оттого ли, что все, о чем говорилось в книге, окружало нас – у ног наших плескалась Дема, а вдали высился гигантский осокорь, – по этой, по иной ли причине, но «описание» вдруг ожило, заиграло всеми своими чудесными подробностями, захватило нас всех.
Иллюстрация Д. Шмаринова к повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»
– «Великолепная урема окружала нас, – с волнением слушали мы, – необыкновенное разнообразие ягодных деревьев и других древесных пород, живописно перемешанных, поражало своей красотой. Толстые, как бревна, черемухи были покрыты уже потемневшими ягодами, кисти рябины и калины начинали уже краснеть, кусты черной спелой смородины распространяли в воздухе ароматический запах, гибкие и цепкие стебли ежевики, покрытые крупными, еще зелеными ягодами, обвивались около всего, к чему прикасались, даже малины было много».
Никакими вычурными красотами не блистало это описание, оно было правдивым и точным, но внезапно мы почувствовали красоту трезвого и точного слова. Видимо, оно обладало поразительной силой: услышав это слово, мы другими глазами взглянули на милые, с детства привычные места и внезапно поняли, что они прекрасны. Книга преображала окружающую нас природу, а природа дополняла книгу, и все вместе сливалось в удивительное, остро волнующее, теплое чувство. Теперь я назвала бы его чувством родины.
А рассказ лился неторопливо, плавно, он настойчиво увлекал нас за собой. Ничего особенного не приключилось в книге. В ней рассказывалось, как мальчик Сережа Багров впервые увидел Дему, впервые взял в руки удочку только и всего!.. Но когда дядька Евсеич насадил на крючок Сережиной удочки кусочек мятого хлеба, когда Сережа сжал удилище правой рукой, а поплавок вдруг привстал и погрузился в воду, а Евсеич закричал: «Тащи, тащи!» – в этом месте не только завзятые наши рыболовы, но и те, кто считал рыбную ловлю нуднейшим занятием, задрожали от охотничьего азарта. Всех нас увлек, захватил восторг и самозабвение мальчика, впервые увидевшего дрожащий, ныряющий поплавок, согнутое от тяжести удилище, рыбу, трепещущую на лесе.
Конечно, тогда мы не смогли толком выразить свои мысли и на вопрос Веры Ивановны: «Понравилось ли?» – отвечали бесцветными словами: «Хорошо», «Интересно».
Только позднее мы отдали себе отчет, что с этого дня стали богаче. Аксаков открыл нам красоту родных мест, а благодаря этому мы поняли скромную красоту всей нашей земли, скрытую ее поэзию. И у нас появился новый друг – мальчик Сережа Багров.
Мы начали любить Сережу еще в тот самый вечер, на Деме. Позже, когда мы прочитали всю аксаковскую повесть, мы полюбили его еще крепче, хотя он ничуть не походил на излюбленных нами героев-удальцов и был совсем другим, чем мы сами.
Первыми нашими впечатлениями был запах пороха, мы знали, что такое голод и тиф, и ни за что на свете не признались бы другим, что чего-нибудь боимся. Изо всех сил мы старались быть или хотя бы казаться мужественными. По нашим понятиям, это значило быть скупыми на чувства. Жалость мы считали чем-то зазорным. И, пожалуй, больше других чувств мы стыдились привязанности к своим родным, близким. Не то чтобы мы не любили наших мам и пап, но мы всячески скрывали свою любовь и даже в разговорах заменяли эти нежные, «детские» слова «взрослыми» и строгими словами: «отец», «мать».
А в повести Аксакова мы встретились с мальчиком, который откровенно пугался темноты, грозы, мертвецов... Этот мальчик трепетал от жалости ко всему страдающему, он сам мучился чужой болью. Горячо, самозабвенно любил он своих родных – милую свою сестренку, мать, особенно мать. Мать для Сережи была бесконечно дорогим человеком, ради нее, ради ее покоя он мог пожертвовать самым большим своим удовольствием – прогулкой, рыбной ловлей...
Давным-давно прошедшие школьные годы. Мы всем классом идем на реку Дему. На лодках переправляемся мы через Белую, на пологий ее берег. Все ближе великан-осокорь, не назовешь же попросту тополем это сказочное, в несколько обхватов дерево... Лодка подходит к осокорю, тень его листвы играет у нас на лицах, скрипит галька под днищем лодки. Разувшись, мы шлепаем ногами по холодной воде, пробегаем залитую солнцем Цыганскую Поляну, и вот уже прохлада обступает нас со всех сторон, и узенькие тропинки петляют между тонколистными поникшими ивами, меж прямыми черемухами, меж тонкими стволами рябин, оплетенных колючими ветвями ежевики.
– Урема, поемный лес... – поясняет Вера Ивановна, наша новая учительница литературы. – Знаете, – как говорится о ней у Аксакова?.. Вы любите Аксакова?..
В ответ мы мычим что-то невразумительное. Конечно, все мы знаем имя Аксакова – ведь он родился у нас в Уфе! – все читали отрывок «Белая тронулась». Иные из нас живут на Аксаковской улице, почти все мы бываем в Аксаковской библиотеке. Но любим ли мы писателя Аксакова?.. Ведь у него в книгах как будто сплошь описания природы, а мы, по правде сказать, не очень-то жалуем описания и частенько пропускаем их, спеша добраться до сути.
С. Т. Аксаков (1791–1859)
Но признаваться в этом как-то неловко, и мы уклоняемся от ответа. Тем более что из-за деревьев показывается Дема...
Мешки, пальтишки, свертки сброшены на траву. Кто идет, в лес за валежником, кто – к роднику за кристально чистой, ледяной водой: демская вода мутная, илистая, пить ее невкусно. А наши рыболовы Витя с Володей спускаются по сыпучему, мягкому берегу к реке и торопливо разматывают удочки.
И вот костер отгорает, все песни спеты, все игры сыграны. От реки повеяло вечерней сыростью, пищат комары, но идти домой не хочется.
Тихо над Демой, и эта тишина обволакивает нас, проникает в нас, мы все вдруг стали старше, задумчивей. Тогда Вера Ивановна предлагает:
– Может быть, почитаем?..
– «Но вот мы, наконец, на берегу Демы, у самого перевоза, – читает она. – Карета своротила в сторону, осталась под тенью исполинского осокоря, дверцы отворились, и первый выскочил я и так проворно, что забыл свои удочки в ящике... Величавая полноводная Дема, не широкая, не слишком быстрая, с какой-то необыкновенной красотой, тихо и плавно, наравне с берегами, расстилалась передо мной. Мелкая и крупная рыба металась беспрестанно. Сердце так и стучало у меня в груди, и я вздрагивал при каждом всплеске воды, когда щука или жерех выскакивали на поверхность, гоняясь за мелкой рыбой...»
Вера Ивановна читала главу из повести Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Она читала описание природы, а они ведь всегда казались нам скучными. Но – странное дело! – оттого ли, что все, о чем говорилось в книге, окружало нас – у ног наших плескалась Дема, а вдали высился гигантский осокорь, – по этой, по иной ли причине, но «описание» вдруг ожило, заиграло всеми своими чудесными подробностями, захватило нас всех.
Иллюстрация Д. Шмаринова к повести С. Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука»
– «Великолепная урема окружала нас, – с волнением слушали мы, – необыкновенное разнообразие ягодных деревьев и других древесных пород, живописно перемешанных, поражало своей красотой. Толстые, как бревна, черемухи были покрыты уже потемневшими ягодами, кисти рябины и калины начинали уже краснеть, кусты черной спелой смородины распространяли в воздухе ароматический запах, гибкие и цепкие стебли ежевики, покрытые крупными, еще зелеными ягодами, обвивались около всего, к чему прикасались, даже малины было много».
Никакими вычурными красотами не блистало это описание, оно было правдивым и точным, но внезапно мы почувствовали красоту трезвого и точного слова. Видимо, оно обладало поразительной силой: услышав это слово, мы другими глазами взглянули на милые, с детства привычные места и внезапно поняли, что они прекрасны. Книга преображала окружающую нас природу, а природа дополняла книгу, и все вместе сливалось в удивительное, остро волнующее, теплое чувство. Теперь я назвала бы его чувством родины.
А рассказ лился неторопливо, плавно, он настойчиво увлекал нас за собой. Ничего особенного не приключилось в книге. В ней рассказывалось, как мальчик Сережа Багров впервые увидел Дему, впервые взял в руки удочку только и всего!.. Но когда дядька Евсеич насадил на крючок Сережиной удочки кусочек мятого хлеба, когда Сережа сжал удилище правой рукой, а поплавок вдруг привстал и погрузился в воду, а Евсеич закричал: «Тащи, тащи!» – в этом месте не только завзятые наши рыболовы, но и те, кто считал рыбную ловлю нуднейшим занятием, задрожали от охотничьего азарта. Всех нас увлек, захватил восторг и самозабвение мальчика, впервые увидевшего дрожащий, ныряющий поплавок, согнутое от тяжести удилище, рыбу, трепещущую на лесе.
Конечно, тогда мы не смогли толком выразить свои мысли и на вопрос Веры Ивановны: «Понравилось ли?» – отвечали бесцветными словами: «Хорошо», «Интересно».
Только позднее мы отдали себе отчет, что с этого дня стали богаче. Аксаков открыл нам красоту родных мест, а благодаря этому мы поняли скромную красоту всей нашей земли, скрытую ее поэзию. И у нас появился новый друг – мальчик Сережа Багров.
Мы начали любить Сережу еще в тот самый вечер, на Деме. Позже, когда мы прочитали всю аксаковскую повесть, мы полюбили его еще крепче, хотя он ничуть не походил на излюбленных нами героев-удальцов и был совсем другим, чем мы сами.
Первыми нашими впечатлениями был запах пороха, мы знали, что такое голод и тиф, и ни за что на свете не признались бы другим, что чего-нибудь боимся. Изо всех сил мы старались быть или хотя бы казаться мужественными. По нашим понятиям, это значило быть скупыми на чувства. Жалость мы считали чем-то зазорным. И, пожалуй, больше других чувств мы стыдились привязанности к своим родным, близким. Не то чтобы мы не любили наших мам и пап, но мы всячески скрывали свою любовь и даже в разговорах заменяли эти нежные, «детские» слова «взрослыми» и строгими словами: «отец», «мать».
А в повести Аксакова мы встретились с мальчиком, который откровенно пугался темноты, грозы, мертвецов... Этот мальчик трепетал от жалости ко всему страдающему, он сам мучился чужой болью. Горячо, самозабвенно любил он своих родных – милую свою сестренку, мать, особенно мать. Мать для Сережи была бесконечно дорогим человеком, ради нее, ради ее покоя он мог пожертвовать самым большим своим удовольствием – прогулкой, рыбной ловлей...