Лев Успенский
«Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим!»
К. Прутков «Плоды раздумья».
Мудрое изречение, не правда ли? Вот только как его понимать? Чему не верить: тому, что это буйвол, или тому, что это слон? Изречение хорошее, но с лукавинкой, и немалой... Может быть, это насмешка?
Ну, нет. Передо мной – толстенький томик, 440 страниц. На коричневой обложке выведено: «Сочинения Козьмы Пруткова». Книга издана в 1953 году. К книге приложен портрет автора и его автограф. Есть большая вводная статья «Козьма Прутков и «Современник». Имеется биография. «Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь на государственной службе, – говорится в ней. – Он родился 11 апреля 1803 г.; скончался 13 января 1863 г.». Какие уж тут насмешки!
Если не верите, загляните в справочник. В БСЭ (том 35-й, стр. 200) сказано ясно: «Прутков, Козьма... – смотри Козьма Прутков». В старом словаре Брокгауза и Ефрона помещено целое исследование о жизни и творчестве писателя, оно подписано известным философом тех дней Соловьевым.
А лукавство все-таки есть. Дело в том, что никакого Козьмы Петровича Пруткова никогда не существовало на свете. Он не рождался и не умирал. Он не писал ни стихов, ни прозы. Не было ни его деда, Фаддея Козьмича, ни его отца, Петра Фаддеевича, о которых рассказывает биография, – ничего не было.
Словом, «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим!».
Позвольте, но как же?.. Кто же сочинил тогда знаменитую, всем известную прутковскую эпиграмму:
«Вы любите ли сыр?» – спросили раз Ханжу.
«Люблю, – он отвечал: я вкус в нем нахожу».
Кем придуманы прославленные глубокомысленные изречения:
«И устрица имеет врагов».
«Не все стриги, что растет».
«И терпентин на что-нибудь полезен!»
Откуда взялось это все? А вот откуда. Несколько веселых и одаренных молодых людей – братья Жемчужниковы и поэт Алексей Толстой – в середине XIX века составляли жизнерадостную компанию острословов, умниц, озорников и забавников. Двое из них писали стихи, один учился живописи, остальные просто любили всяческие шутки. Собираясь вместе, они так и сыпали ядовитыми эпиграммами на чиновничью трусость, на сановное чванство, на всякую бездарность и невежество. Сыновьям богатых и знатных семей, все им было доступно, все сходило с рук. Они поставили в императорском театре злую комедию «Фантазию» про собачонку: царь Николай I, правда, приказал спектакль запретить, но авторам за пьесу не попало.
В конце концов им пришло в голову, что еще смешнее все это будет, если они свои стихи и прозу станут печатать не под своими именами, а придумав для этого воображаемого автора – чванливого, самонадеянного, глупо-глубокомысленного чинушу. Так и «родился» на свет – не в 1803, а около 1851 года ставший вскоре знаменитым новый писатель – Козьма Прутков.
Произведения этого писателя-призрака печатал на своих страницах лучший журнал того времени, издаваемый Некрасовым, – «Современник». Автор-выдумка пережил славу десятков и сотен самых настоящих «живых писателей». О нем до наших дней пишут работы уважаемые профессора. Его мудрые изречения и сейчас цитируют с усмешкой государственные деятели. Сочинения его знает в нашей стране каждый культурный человек; а вот собственные стихи одного из настоящих творцов Пруткова, поэта Алексея Жемчужникова, известны теперь разве только ученым критикам, да и то больше потому, что он был «частью Козьмы Пруткова». Ну как же не повторить, узнав про все это, замечательное прутковское изречение: «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим».
Таким образом, Козьма Прутков был грандиозной литературной шуткой, может быть, самой удивительной, но далеко не единственной на памяти людей литературной мистификацией. Интересно, как пришла в голову Жемчужниковым и Толстому такая удивительная мысль – одурачить всех, выдумав для действительно написанных произведений никогда не существовавшего автора!
Оказывается, они не были первыми. И раньше талантливые люди занимались порой такими проделками. И случалось уже, забава перерастала их намерение: из шутки рождались интереснейшие дела. Совсем серьезные.
Вы наверняка читали, а может быть, даже знаете наизусть чудесное стихотворение Пушкина «Что ты ржешь, мой конь ретивый». С раннего детства помним мы все и «Трусоват был Ваня бедный». Заглянув в сочинения Пушкина, каждый может убедиться, что эти два стихотворения и четырнадцать других входят в маленькое собрание, называемое «Песни западных славян». И тут выясняется, что Пушкин не совсем сочинил эти шедевры. По его словам, большую их часть он перевел из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года под названием «Гузла» (то есть «Гусли»), или собрание иллирийских поэм, разысканных в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине». Автор книги остался неизвестен публике, однако до Пушкина дошли какие-то слухи о нем, и он поручил одному из своих друзей выяснить это дело. Друг (фамилия его была Соболевский) обратился к французскому писателю Просперу Мериме. И у загадки оказалось совершенно неожиданное решение.
В 1827 году два молодых французских писателя, еще не успевшие прославиться (одним из них и был сам П. Мериме), задумали попутешествовать по Италии. Расстелив карту, они начали вычерчивать по ней маршрут поездки, придумывая заодно, что с ними по пути должно случиться. Но, доехав до славянских земель на севере Адриатики, они обнаружили, что у них «вышли все деньги». Такое, по словам старика Рабле, «ни с чем не сравнимое несчастье» ужаснуло путешественников. Но Мериме нашел выход; он всегда был остроумным и насмешливым человеком. «А что, – сказал он, – если мы еще до поездки опишем свои впечатления, издадим их, получим деньги, а потом двинемся в путь и честно посмотрим, много ли напутали?» На том и порешили.
Мериме добыл брошюру одного француза, жившего в нынешней Югославии, прочитал, что удалось достать из книг о тех краях, переписал оттуда одну славянскую песню в итальянском переводе, выудил упоминавшиеся авторами сербские и черногорские слова и за короткий срок сочинил целый ряд высосанных из пальца «славянских баллад». Маленький томик был затем издан, и автор потешался, серьезно уверяя окружающих, что баллады эти подлинные. Но хотя он и сумел подшутить таким образом над читателями, его большой талант сыграл куда большую шутку над ним самим.
Оказалось, что ему удалось, почти помимо воли, отлично передать самый дух балканской поэзии. Его «Гузлу» прочел великий польский поэт Адам Мицкевич, превосходно знавший славянские языки, и не заподозрил подделки. Она попалась в руки какому-то немецкому профессору – тот написал целую ученую работу о южно-славянских песнях. Наконец, эти сербские стихи, сочиненные в шутку двадцатичетырехлетним парижанином, никогда в глаза не видевшим ни одного серба, дошли до Пушкина. И Пушкин, плененный их суровой и великолепной поэзией, сделал из них настоящий шедевр славянской литературы: в самой Сербии поэты стали после этого писать, подражая пушкинским «Песням западных славян». Разве это не удивительные последствия немного легкомысленной выдумки двух французов?
Портреты П. Мериме Э. Ж. Делеклюза (1825). Вглядитесь внимательно в эти два портрета. Вы сразу увидите, что это одно и то же лицо.
Надо сказать, что П. Мериме был вообще великий мастер «дурачить» своих читателей. Кроме славянской «Гузлы», он выпустил в свет еще сборник очень талантливых театральных пьес, будто бы написанных испанской актрисой Кларой Газуль и переведенных им на французский язык. Он довел свою проделку до того, что приложил к книге свой собственный портрет в женском платье: это и была дивная актриса Газуль.
Очень многие были опять обмануты; пьесы хвалили, Мериме посмеивался, а мы и до сих пор еще не можем с полной точностью объяснить, почему он назвал эту выдуманную актрису «Газуль» (gazul), словно нарочно переставив в ее имени буквы, входящие в название первого его обманного произведения – «Гузла» (guzla).
Вы, может быть, подумаете, что Пушкин рассердился, когда узнал от Соболевского, как ловко его провел лукавый парижанин? Ничего подобного: он с удовольствием приложил к изданию «Песен» объяснительное письмо Мериме, а Проспер Мериме, может быть, несколько сконфуженный успехом своей шутки, до конца жизни почтительно изучал творчество Пушкина, переводил его на французский язык и, став уже знаменитым писателем, неизменно говорил о нем как о величайшем из гениев всемирной литературы XIX века.
Нет, Пушкин не рассердился: он и сам был мастер на такие шутки. Разверните его сочинения на той странице, где начинается маленькая трагедия «Скупой рыцарь». Под ее заголовком вы увидите набранную мелким шрифтом строчку: «Сцена из Ченстоновой трагедии «The cowetous Knight»*.
Исследователи творчества Пушкина, что называется, с ног сбились, стараясь выяснить, что хотел он сказать этим примечанием. После долгих поисков удалось установить: был в Англии в свое время незначительный писатель Шенстон; в России в дни Пушкина его и впрямь звали «Ченстоном». Но выяснилось и другое: никогда Шенстон не написал ни трагикомедии «The cowetous Knight», ни какого-нибудь на нее похожего произведения. Подзаголовок Пушкина был чистейшей мистификацией. Зачем она ему понадобилась? Очень трудно дать на это точный ответ: может быть, поэту захотелось пресечь надоедные попытки критиков отыскивать в русских произведениях приметы слабого знания западной жизни. Может быть, как бы «играя» в перевод с английского, он помогал самому себе перевоплотиться в своих нерусских героев, лучше понять их речи, мысли и чувства. Возможно, ему просто захотелось втихомолку посмеяться над тщетными попытками дотошных читателей отыскать подлинник удивившего их произведения; и такое случается.
Конечно, случается. У того самого А. К. Толстого, который в юности своей принимал участие в создании Козьмы Петровича Пруткова, есть великолепная поэма, написанная им уже совсем незадолго до смерти, в 1875 году. Называется она кратко «Дракон», но имеет подзаголовок: «Итальянский рассказ XII века». Тот же, кто читал письма А. Толстого к его друзьям, знает: сначала поэт обязательно хотел написать под заголовком: «Перевод с итальянского. XII век».
Друзья, несколько смущенные этим намерением, спрашивали его: зачем ему понадобилась такая неправда? А шестидесятилетний знаменитый писатель, лукаво посмеиваясь, отвечал: «А пусть Анджело де Губернатис покопается в итальянских рукописях, чтобы узнать, откуда я это взял!» Губернатис был хорошо знакомый Толстому крупный итальянский литературовед, женатый на одной русской даме.
Так что же, значит, это было чистое озорство? Пожалуй, не совсем. Толстой написал замечательное произведение, в котором с большой силой передается самый дух средневековья. Написал он его такими стихами, о которых критики говорили, что они выдерживают сравнение со стихами великого Данте; да и написана-то поэма терцинами – тем самым стихом, которым Данте Алигьери писал в XIV веке свою «Божественную комедию».
Так очень может быть, что Толстому просто захотелось испытать себя: ведь если его подделка не будет разгадана, если, как в свое время с «Гузлой» Мериме, знатоки поверят, что перед ними перевод средневекового подлинника, – нужно ли тогда лучшее доказательство большого успеха?
* * *
Портрет Джеймса Макферсона. Худ. Дж. Рейнолдс.
Меня просили написать маленькую статью о литературной мистификации; она получилась не совсем маленькой, но все же я не могу рассказать в ней о множестве других забавных шуток, которые писатели разных веков и народов разыгрывали над своими читателями.
Не могу я поговорить здесь о замечательной работе шотландского поэта Макферсона, который наполовину сочинил, наполовину перевел целый ряд баллад давно умершего и даже, возможно, легендарного древнего певца Оссиана (Осина). Макферсон сочинил эти баллады от себя, но именно с восхищения ими началось изучение подлинных старинных народных песен Шотландии. Он наполовину выдумал их, но подражания им породили во всех странах Европы множество интересных поэтических произведений: тот же Пушкин написал в юности ряд «оссиановских» мрачных баллад.
Так или иначе, вам теперь известно, что такое литературные мистификации, и, если вам угодно, вы можете разыскать в истории мировой литературы и другие ее примеры.
-----------------
* «Скупой рыцарь».
«Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим!»
К. Прутков «Плоды раздумья».
Мудрое изречение, не правда ли? Вот только как его понимать? Чему не верить: тому, что это буйвол, или тому, что это слон? Изречение хорошее, но с лукавинкой, и немалой... Может быть, это насмешка?
Ну, нет. Передо мной – толстенький томик, 440 страниц. На коричневой обложке выведено: «Сочинения Козьмы Пруткова». Книга издана в 1953 году. К книге приложен портрет автора и его автограф. Есть большая вводная статья «Козьма Прутков и «Современник». Имеется биография. «Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь на государственной службе, – говорится в ней. – Он родился 11 апреля 1803 г.; скончался 13 января 1863 г.». Какие уж тут насмешки!
Если не верите, загляните в справочник. В БСЭ (том 35-й, стр. 200) сказано ясно: «Прутков, Козьма... – смотри Козьма Прутков». В старом словаре Брокгауза и Ефрона помещено целое исследование о жизни и творчестве писателя, оно подписано известным философом тех дней Соловьевым.
А лукавство все-таки есть. Дело в том, что никакого Козьмы Петровича Пруткова никогда не существовало на свете. Он не рождался и не умирал. Он не писал ни стихов, ни прозы. Не было ни его деда, Фаддея Козьмича, ни его отца, Петра Фаддеевича, о которых рассказывает биография, – ничего не было.
Словом, «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим!».
Позвольте, но как же?.. Кто же сочинил тогда знаменитую, всем известную прутковскую эпиграмму:
«Вы любите ли сыр?» – спросили раз Ханжу.
«Люблю, – он отвечал: я вкус в нем нахожу».
Кем придуманы прославленные глубокомысленные изречения:
«И устрица имеет врагов».
«Не все стриги, что растет».
«И терпентин на что-нибудь полезен!»
Откуда взялось это все? А вот откуда. Несколько веселых и одаренных молодых людей – братья Жемчужниковы и поэт Алексей Толстой – в середине XIX века составляли жизнерадостную компанию острословов, умниц, озорников и забавников. Двое из них писали стихи, один учился живописи, остальные просто любили всяческие шутки. Собираясь вместе, они так и сыпали ядовитыми эпиграммами на чиновничью трусость, на сановное чванство, на всякую бездарность и невежество. Сыновьям богатых и знатных семей, все им было доступно, все сходило с рук. Они поставили в императорском театре злую комедию «Фантазию» про собачонку: царь Николай I, правда, приказал спектакль запретить, но авторам за пьесу не попало.
В конце концов им пришло в голову, что еще смешнее все это будет, если они свои стихи и прозу станут печатать не под своими именами, а придумав для этого воображаемого автора – чванливого, самонадеянного, глупо-глубокомысленного чинушу. Так и «родился» на свет – не в 1803, а около 1851 года ставший вскоре знаменитым новый писатель – Козьма Прутков.
Произведения этого писателя-призрака печатал на своих страницах лучший журнал того времени, издаваемый Некрасовым, – «Современник». Автор-выдумка пережил славу десятков и сотен самых настоящих «живых писателей». О нем до наших дней пишут работы уважаемые профессора. Его мудрые изречения и сейчас цитируют с усмешкой государственные деятели. Сочинения его знает в нашей стране каждый культурный человек; а вот собственные стихи одного из настоящих творцов Пруткова, поэта Алексея Жемчужникова, известны теперь разве только ученым критикам, да и то больше потому, что он был «частью Козьмы Пруткова». Ну как же не повторить, узнав про все это, замечательное прутковское изречение: «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», – не верь глазам своим».
Таким образом, Козьма Прутков был грандиозной литературной шуткой, может быть, самой удивительной, но далеко не единственной на памяти людей литературной мистификацией. Интересно, как пришла в голову Жемчужниковым и Толстому такая удивительная мысль – одурачить всех, выдумав для действительно написанных произведений никогда не существовавшего автора!
Оказывается, они не были первыми. И раньше талантливые люди занимались порой такими проделками. И случалось уже, забава перерастала их намерение: из шутки рождались интереснейшие дела. Совсем серьезные.
Вы наверняка читали, а может быть, даже знаете наизусть чудесное стихотворение Пушкина «Что ты ржешь, мой конь ретивый». С раннего детства помним мы все и «Трусоват был Ваня бедный». Заглянув в сочинения Пушкина, каждый может убедиться, что эти два стихотворения и четырнадцать других входят в маленькое собрание, называемое «Песни западных славян». И тут выясняется, что Пушкин не совсем сочинил эти шедевры. По его словам, большую их часть он перевел из книги, вышедшей в Париже в конце 1827 года под названием «Гузла» (то есть «Гусли»), или собрание иллирийских поэм, разысканных в Далмации, Боснии, Кроации и Герцеговине». Автор книги остался неизвестен публике, однако до Пушкина дошли какие-то слухи о нем, и он поручил одному из своих друзей выяснить это дело. Друг (фамилия его была Соболевский) обратился к французскому писателю Просперу Мериме. И у загадки оказалось совершенно неожиданное решение.
В 1827 году два молодых французских писателя, еще не успевшие прославиться (одним из них и был сам П. Мериме), задумали попутешествовать по Италии. Расстелив карту, они начали вычерчивать по ней маршрут поездки, придумывая заодно, что с ними по пути должно случиться. Но, доехав до славянских земель на севере Адриатики, они обнаружили, что у них «вышли все деньги». Такое, по словам старика Рабле, «ни с чем не сравнимое несчастье» ужаснуло путешественников. Но Мериме нашел выход; он всегда был остроумным и насмешливым человеком. «А что, – сказал он, – если мы еще до поездки опишем свои впечатления, издадим их, получим деньги, а потом двинемся в путь и честно посмотрим, много ли напутали?» На том и порешили.
Мериме добыл брошюру одного француза, жившего в нынешней Югославии, прочитал, что удалось достать из книг о тех краях, переписал оттуда одну славянскую песню в итальянском переводе, выудил упоминавшиеся авторами сербские и черногорские слова и за короткий срок сочинил целый ряд высосанных из пальца «славянских баллад». Маленький томик был затем издан, и автор потешался, серьезно уверяя окружающих, что баллады эти подлинные. Но хотя он и сумел подшутить таким образом над читателями, его большой талант сыграл куда большую шутку над ним самим.
Оказалось, что ему удалось, почти помимо воли, отлично передать самый дух балканской поэзии. Его «Гузлу» прочел великий польский поэт Адам Мицкевич, превосходно знавший славянские языки, и не заподозрил подделки. Она попалась в руки какому-то немецкому профессору – тот написал целую ученую работу о южно-славянских песнях. Наконец, эти сербские стихи, сочиненные в шутку двадцатичетырехлетним парижанином, никогда в глаза не видевшим ни одного серба, дошли до Пушкина. И Пушкин, плененный их суровой и великолепной поэзией, сделал из них настоящий шедевр славянской литературы: в самой Сербии поэты стали после этого писать, подражая пушкинским «Песням западных славян». Разве это не удивительные последствия немного легкомысленной выдумки двух французов?
Портреты П. Мериме Э. Ж. Делеклюза (1825). Вглядитесь внимательно в эти два портрета. Вы сразу увидите, что это одно и то же лицо.
Надо сказать, что П. Мериме был вообще великий мастер «дурачить» своих читателей. Кроме славянской «Гузлы», он выпустил в свет еще сборник очень талантливых театральных пьес, будто бы написанных испанской актрисой Кларой Газуль и переведенных им на французский язык. Он довел свою проделку до того, что приложил к книге свой собственный портрет в женском платье: это и была дивная актриса Газуль.
Очень многие были опять обмануты; пьесы хвалили, Мериме посмеивался, а мы и до сих пор еще не можем с полной точностью объяснить, почему он назвал эту выдуманную актрису «Газуль» (gazul), словно нарочно переставив в ее имени буквы, входящие в название первого его обманного произведения – «Гузла» (guzla).
Вы, может быть, подумаете, что Пушкин рассердился, когда узнал от Соболевского, как ловко его провел лукавый парижанин? Ничего подобного: он с удовольствием приложил к изданию «Песен» объяснительное письмо Мериме, а Проспер Мериме, может быть, несколько сконфуженный успехом своей шутки, до конца жизни почтительно изучал творчество Пушкина, переводил его на французский язык и, став уже знаменитым писателем, неизменно говорил о нем как о величайшем из гениев всемирной литературы XIX века.
Нет, Пушкин не рассердился: он и сам был мастер на такие шутки. Разверните его сочинения на той странице, где начинается маленькая трагедия «Скупой рыцарь». Под ее заголовком вы увидите набранную мелким шрифтом строчку: «Сцена из Ченстоновой трагедии «The cowetous Knight»*.
Исследователи творчества Пушкина, что называется, с ног сбились, стараясь выяснить, что хотел он сказать этим примечанием. После долгих поисков удалось установить: был в Англии в свое время незначительный писатель Шенстон; в России в дни Пушкина его и впрямь звали «Ченстоном». Но выяснилось и другое: никогда Шенстон не написал ни трагикомедии «The cowetous Knight», ни какого-нибудь на нее похожего произведения. Подзаголовок Пушкина был чистейшей мистификацией. Зачем она ему понадобилась? Очень трудно дать на это точный ответ: может быть, поэту захотелось пресечь надоедные попытки критиков отыскивать в русских произведениях приметы слабого знания западной жизни. Может быть, как бы «играя» в перевод с английского, он помогал самому себе перевоплотиться в своих нерусских героев, лучше понять их речи, мысли и чувства. Возможно, ему просто захотелось втихомолку посмеяться над тщетными попытками дотошных читателей отыскать подлинник удивившего их произведения; и такое случается.
Конечно, случается. У того самого А. К. Толстого, который в юности своей принимал участие в создании Козьмы Петровича Пруткова, есть великолепная поэма, написанная им уже совсем незадолго до смерти, в 1875 году. Называется она кратко «Дракон», но имеет подзаголовок: «Итальянский рассказ XII века». Тот же, кто читал письма А. Толстого к его друзьям, знает: сначала поэт обязательно хотел написать под заголовком: «Перевод с итальянского. XII век».
Друзья, несколько смущенные этим намерением, спрашивали его: зачем ему понадобилась такая неправда? А шестидесятилетний знаменитый писатель, лукаво посмеиваясь, отвечал: «А пусть Анджело де Губернатис покопается в итальянских рукописях, чтобы узнать, откуда я это взял!» Губернатис был хорошо знакомый Толстому крупный итальянский литературовед, женатый на одной русской даме.
Так что же, значит, это было чистое озорство? Пожалуй, не совсем. Толстой написал замечательное произведение, в котором с большой силой передается самый дух средневековья. Написал он его такими стихами, о которых критики говорили, что они выдерживают сравнение со стихами великого Данте; да и написана-то поэма терцинами – тем самым стихом, которым Данте Алигьери писал в XIV веке свою «Божественную комедию».
Так очень может быть, что Толстому просто захотелось испытать себя: ведь если его подделка не будет разгадана, если, как в свое время с «Гузлой» Мериме, знатоки поверят, что перед ними перевод средневекового подлинника, – нужно ли тогда лучшее доказательство большого успеха?
* * *
Портрет Джеймса Макферсона. Худ. Дж. Рейнолдс.
Меня просили написать маленькую статью о литературной мистификации; она получилась не совсем маленькой, но все же я не могу рассказать в ней о множестве других забавных шуток, которые писатели разных веков и народов разыгрывали над своими читателями.
Не могу я поговорить здесь о замечательной работе шотландского поэта Макферсона, который наполовину сочинил, наполовину перевел целый ряд баллад давно умершего и даже, возможно, легендарного древнего певца Оссиана (Осина). Макферсон сочинил эти баллады от себя, но именно с восхищения ими началось изучение подлинных старинных народных песен Шотландии. Он наполовину выдумал их, но подражания им породили во всех странах Европы множество интересных поэтических произведений: тот же Пушкин написал в юности ряд «оссиановских» мрачных баллад.
Так или иначе, вам теперь известно, что такое литературные мистификации, и, если вам угодно, вы можете разыскать в истории мировой литературы и другие ее примеры.
-----------------
* «Скупой рыцарь».