Эд. Аренин
В 1844 году умер знаменитый русский баснописец Иван Андреевич Крылов. Горевала в те дни Россия. Крылов был истинно всенародным поэтом.
Басни его любили не только люди образованные, но и те, кто и вовсе читать не умел, а басни знал понаслышке.
И как-то сама собой родилась мысль поставить баснописцу памятник в городе, где он прожил всю свою жизнь, – в Санкт-Петербурге. До того времени в столице Российской империи воздвигались памятники лишь царям да лицам особо знатным. Крылов был первым сочинителем, чьи заслуги собирались увековечить памятником. Для этого нужны были средства, и немалые. Где их взять? На монументы царям и полководцам деньги щедро отпускала государственная казна. А для какого-то сочинителя тратиться они не собирались.
И всё же мысль увековечить память великого баснописца не осталась без отклика. Начался сбор средств от частных лиц, вносили, как говорится, кто сколько мог. А пока собирали нужное количество денег, решено было объявить конкурс среди скульпторов на лучший проект памятника. Кроме того, надо было подумать и о том, в каком месте воздвигнуть монумент.
Иван Андреевич долгие годы работал в Государственной Публичной библиотеке, ныне носящей название Российской национальной библиотеки. В те времена площадь перед Александринским театром и Публичной библиотекой была свободна. Там было и задумали поставить памятник баснописцу. Для этого требовалось разрешение самого царя. Но Николай I и слышать не хотел, чтобы в центре города, вблизи Невского проспекта, на одной из красивейших площадей вдруг соорудили бы монумент какому-то сочинителю. «Не разрешаю» – таков был ответ всесильного царя. Николай I соизволил заявить просителям, что он самолично выберет место для памятника.
Тем временем русские скульпторы готовили на конкурс свои проекты. Когда пришёл срок, специальная комиссия рассмотрела все проекты, и после долгих обсуждений первое место было присуждено ваятелю Петру Карловичу Клодту.
Что же предложил скульптор? Он задумал поместить Крылова среди многочисленных героев его басен. А героями этими главным образом были звери. Пётр Карлович пригласил близкого своего знакомого, известного художника Александра Алексеевича Агина, нарисовать на стенках будущего памятника различных героев особо любимых в народе басен Крылова. Агин охотно откликнулся на предложение скульптора. Долго они обсуждали, каких именно животных и из каких басен поместить по всем четырём сторонам пьедестала. И, когда договорились, Агин приступил к работе. Сделать это надо было умело и красиво: ведь проект предназначался не только для конкурса, его должен был утвердить сам император. Разместить многих животных на памятнике оказалось нелёгкой задачей, но Агин был искусный рисовальщик и со своей задачей справился.
Царь утвердил проект и, кроме того, указал место, где поставить памятник. Местом этим оказался Летний сад. Правда, площадка в саду, указанная царём, была мало подходящей, и скульптор в конце концов добился того, чтобы монумент воздвигли там, где он стоит и поныне, неподалёку от Летнего дворца Петра I.
В том, что Пётр Карлович Клодт победил на конкурсе, не было ничего удивительного. К тому времени не только в России, но и за границей он был уже известен как талантливейший скульптор-анималист. Вряд ли кто мог сравниться с ним в искусстве изображения лошадей. С самых юных лет у маленького Петруши Клодта проявилась эта удивительная страсть к воспроизведению всевозможных животных на бумаге. А то, взяв ножницы, вырезал он волчат, лисят, ягнят. Бывало, найдёт подходящий деревянный обрубок и примется сразу же вырезать из него какого-нибудь медвежонка. Но самым любимым животным маленького художника всегда была лошадь. Самой любимой она и осталась на всю жизнь. Его знаменитые бронзовые кони на Аничковом мосту и по сей день вызывают восхищение у всех, кто только взглянет на них.
Когда же вместе с художником Агиным Клодт обсудил, героев каких именно басен он должен был изобразить на четырёх стенках постамента, выяснилось, что потребуются следующие животные: лев, медведь, волк, лисица, обезьяна, слон, осёл, козёл, барс, вол, овцы, кот и представители пернатых: орёл, кукушка, ворона, соловей, журавль. Нужны были также лягушки, змея, мыши...
Скульптор Клодт работал над памятником Крылову задолго до того, как в Петербурге открылся первый зоологический сад. А верный своим правилам художник мог правдиво создать всё это животное царство только с натуры. С картинок в книгах не создашь настоящей скульптуры.
И вот с некоторых пор во дворе мастерской Клодта начали появляться четвероногие, крылатые, ползающие и квакающие натурщики. Они поселялись здесь надолго. Зимой переходили под крышу в хорошо отапливаемое помещение. У скульптора собрался целый зверинец! Не хватало только льва, барса и слона. Но и этих зверей Пётр Карлович лепил с натуры. Подаренный в своё время персидским шахом русскому императору слон находился в царском слоновнике, где скульптору разрешалось сколько угодно работать. Слон был спокойным и покладистым натурщиком. Он мог часами стоять неподвижно, лишь ритмично помахивая длинным хоботом.
А где же взять хищников, и прежде всего самого царя зверей? К счастью, в то время заезжий предприимчивый немец Зам демонстрировал на Мойке нескольких привезённых им животных. Был среди них и старый лев, на склоне лет своих отсыпавшийся в большой клетке. Привёз Зам и барса. Пётр Карлович ходил на Мойку лепить этих двух нужных ему для барельефов хищников. Все остальные животные находились в собственном скульптора Клодта зверинце, привлекавшем огромное количество зевак.
Хлопот у скульптора с животными было превеликое множество. Да и содержать этот домашний зверинец обходилось в копеечку. К счастью, в помощниках недостатка не было. Главным «служителем» зверинца был формовщик Арсений. Этот человек являлся правой рукой ваятеля. Клодт был не только выдающимся скульптором, но и первоклассным мастером по художественному литью. Большинство своих скульптур Пётр Карлович отливал самолично. А с Арсением у него была старая дружба, и, работая со старым формовщиком, скульптор всегда добивался желанных результатов.
Помимо Арсения за зверями ухаживали дети скульптора: двое мальчиков и четыре девочки. Старший из мальчиков – Миша впоследствии и сам стал известным художником, чьи картины выставлены в Государственном Русском музее и в Третьяковской галерее.
Чувствую, что не терпится и вам поближе познакомиться с обитателями клодтовского зверинца. Ну что ж! Пожалуйте со мной в Летний сад к памятнику знаменитому баснописцу.
Вот сидит он на камне, старый библиотекарь, с книгой в руках. Взгляд его задумчиво устремлён в зелёную паутину деревьев Летнего сада. Одет он просто, по-домашнему. На нём длиннополый сюртук. Этот сюртук и вправду принадлежал баснописцу. Клодт попросил его у родных Ивана Андреевича и в точности воспроизвёл на фигуре знаменитого сочинителя.
А ниже на пьедестале застыло многоликое крыловское царство. Давайте знакомиться.
Делать это мы будем переходя от одной басни к другой. Вот на лицевой стороне пьедестала, справа от медальона, где вычеканены слова «Крылову», мы видим четырёх героев знаменитой басни, очень хорошо вам знакомой:
Проказница-Мартышка,
Осёл,
Козёл
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет.
Среди этой четвёрки самым старым обитателем зверинца был осёл. К сожалению, роясь в различных мемуарах, воспоминаниях, мне не удалось установить клички этого ушастого четвероногого ветерана. Жил этот осёл у Клодта ещё на даче скульптора в Павловске, а позднее пожаловал в городскую мастерскую для выполнения обязанностей натурщика.
Характер у него был незлобивый, но упрямством своим он несомненно превосходил сто обыкновенных ослов, вместе взятых. В Павловске он жил в конюшне вместе с знаменитым скакуном Серко. В то время, когда гордый конь давал свободно себя седлать или впрягать в бричку, осёл категорически протестовал и против седла, и против всякой упряжки. Напрасно говорят, что ослы глупы. Явное заблуждение! И клодтовский осёл своей хитростью и изобретательностью не раз доказывал это. Вот подходят к нему с седлом. Осёл стоит спокойно, равнодушно, не выражая никакого протеста. Но что это с ним? Ни с того ни с сего он начинает втягивать в себя воздух и раздувается с добрую сорокаведёрную бочку.
Так и стоит неподвижно, с раздутым брюхом, точно шар. «Седлайте, седлайте, я вам не мешаю!»
И вот седло закреплено, сейчас на него посадят дочурку скульптора и повезут по садовым дорожкам. Куда там!.. Как только осёл почувствовал, что все ремни затянулись, он с шумом выпускает воздух, брюхо его опадает, крепления слабнут и седло сползает на бок. Попробуйте покатайтесь!
Всё же иногда Петру Карловичу удавалось затянуть крепления с такой силой, что осёл, как ни тужился, должен был выпустить воздух изнутри. Но и тогда длинноухий придумывал «номера», которые мало располагали к прогулке на ослиной спине. Равнодушно взирал он, как, гарцуя, пробегал мимо Серко на своих необыкновенно стройных, тонких ногах. Клодтовский осёл тоже мог проскакать аллюром, но для этого у него имелась собственная цель. Неведомыми путями «узнал» он некоторые законы физики, и в частности – инерции. Вот ими-то он и пользовался довольно ловко. Скачет, что есть мочи, и потом совершенно неожиданно, на полном скаку, остановится как вкопанный. И всадник по инерции летит из седла вперёд через голову хитреца.
Сын художника, Михаил Петрович, вспоминал ещё об одном необыкновенном чудачестве осла. Он был неравнодушен ко всякого рода уличным процессиям. Проходит ли солдатская рота, несут ли на кладбище покойника, осёл, обычно сонный, равнодушный ко всему на свете, вдруг оживает и словно одержимый бежит (откуда только прыть!), чтобы пристроиться к процессии. Если не удержать его вовремя – пиши пропало. Проводит он солдат до самой казармы, а потом уж как ни в чём не бывало возвратится домой.
Несмотря на упрямство и чудачества, осёл был любимцем всей семьи Клодтов.
Никто на него не обижался, – ведь «на то он и осёл, чтобы быть упрямцем, иначе он не был бы ослом», – смеялся скульптор.
Клодт увековечил своего любимца дважды. В группе «Квартет» он важно восседает с альтом в руках, а также иллюстрирует басню «Лев и Барс».
Впереди «Квартета» мартышка со скрипкой в одной и смычком в другой руке. Смычком, между прочим,
она деловито оперлась на «мудрый» лоб бородатого козла. Эта мартышка играла далеко не последнюю роль в зверинце Клодта.
Во Франции в то время жил наш известный художник-маринист Боголюбов. Узнав о том, что Пётр Карлович Клодт работает над памятником Крылову и что для этой цели ищет животных, Боголюбов купил для скульптора небольшой, но беспокойный подарок. Это была маленькая, подвижная как ртуть, макака.
Прибыв в мастерскую Клодта, она в первый же день обрела имя «Макарка».
Макарка обладал действительно беспокойным, чересчур беспокойным характером. И хотя Пётр Карлович был сторонником держать зверей на свободе, для Макарки был приобретён специальный ошейник с лёгкой цепью. Чуть расшалится сверх меры Макарка – пожалуйте на цепь. Иначе нельзя было. Сколько раз случалось, подкрадётся обезьянка к станку, размотает, растеребит мокрые тряпки, которыми была тщательно закутана только что вылепленная фигура, начнёт выламывать кусочки зеленоватой глины, и вся долгая работа летит насмарку.
Макарка также дважды изображён на пьедестале, – в баснях «Квартет» и «Мартышка и очки».
Третий персонаж «Квартета» – медведь. Он расположился с басом в руках. Инструмент этот называется также виолончелью. Михаил Иванович держится не менее важно, чем его сосед осёл. Он так старательно входит в свою роль музыканта, что кажется, вот-вот в могучих Мишкиных лапах хрустнет нежная виолончель.
Клодтовский Топтыгин был родом из лесов Новгородской губернии. Здесь он был пойман и доставлен на Васильевский остров к скульптору. Был он мал, неуклюж и первое время в неволе выглядел очень угрюмым и печальным. К сластям, как все медведи, был, правда, неравнодушен. Проглотит коврижку – и снова в угол. Но Пётр Карлович, видимо, действительно обладал каким-то таинственным даром приручения зверей. Всё больше и больше привязывался Мишук к доброму мастеру. Бегал за ним по двору и по мастерской, смешно ковыляя, ну, настоящий косолапый. Так незаметно и вырос, превратился в крупного лохматого зверя, добродушного и общительного необыкновенно.
О похождениях косолапого можно было бы написать отдельный рассказ. За ним числится огромное количество разных проделок. Был он очень умён и при всём кажущемся простодушии страшно хитёр. Была у Мишука совершенно исключительная страсть к бродяжничеству. Для него не существовало никаких препятствий. И летом, и зимой, и в проливной осенний дождь, и даже посреди ночи косолапый мог каким-либо образом вырваться из мастерской и отправиться в путешествие. Как ни добр был Пётр Карлович, но, чтобы обуздать бродяжнические страсти Михаила Ивановича, он также приобрёл весьма увесистую цепь. Провинившийся медведь знал, что ему угрожает, но страсть неизменно брала верх над страхом наказания.
Те, кто знал этого медведя, нисколько его не боялись. Обладатель прекрасного аппетита, медведь подсаживался к работавшим во дворе мастерской рабочим. Вскоре выяснилось, что он не только любитель сладенького, но весьма жалует кашу-размазню и щи крестьянские, но погуще.
Однажды зимой он исчез. Никто и не заметил, как это произошло. Но у Топтыгина, видимо, было своё на уме. Он, прячась за ящиками, зорко следил, когда уйдёт из мастерской Арсений. Трудовой день закончен. Арсений прибрал мастерскую и ушёл, закрыв дверь на замок.
Рассказ о дальнейших похождениях косолапого в эту зимнюю ночь со слов сына скульптора Михаила Петровича Клодта записала писательница Маргарита Владимировна Алтаева-Ямщикова:
«Едва шаги старика затихли, Мишка вылез из засады, осторожно забрался на громадный стол, тянувшийся под окнами вдоль стены, и стал размышлять. В окна мастерской, поднимавшиеся невысоко над тротуаром, смотрела лунная ночь. Снег искрился, виднелась бесконечная гладь Невы. Вспомнил ли медведь прогулки на свободе в родных лесах, захотел ли выкинуть новую проказу, но он встал на задние лапы, попробовал достать большую широкую форточку, убедился, что она не закрыта, и, открыв её, вылез на улицу.
Ночь была звёздная, а Нева искрилась серебром. На снегу реки чернели вехи – крошечные елочки мостков. В синем свете морской ночи чёрной глыбой на просторе Невы выделялся Мишка. В это время по мосткам шёл, возвращаясь с работы, один из маляров, живших недалеко от академии. Он принял медведя издалека за собаку и ласково к себе поманил. Но когда Мишка поднялся на задние лапы и доверчиво пошёл за парнем, тот ясно разглядел медведя...»
Можно себе представить, что было дальше. Молодой маляр конечно перепугался и припустил что было духу. Косолапый – за маляром, и не потому, что хотел напасть на него, а предполагая, что с ним играют. Так друг за другом бежали маляр и косолапый до самого барака, где жили строительные рабочие.
Бледный, насмерть перепуганный парень влетел в комнату с криком, что за ним гонится медведь. А тут и сам, жалобно урча, ввалился собственной персоной мохнатый генерал Топтыгин. Полный переполох! Но некоторые маляры, работавшие в академии, сразу узнали косолапого, старого знакомого.
Медведь, застав такое многолюдное общество, вовсе не растерялся. Тем более, что хозяева оказались гостеприимными. Все начали наперебой угощать его сахаром, патокой, бубликами.
Утром открыл Арсений мастерскую – нет Мишука. Туда, сюда – как в воду канул. Доложили Петру Карловичу. Волнение необычайное.
Конечно, у Топтыгина характер добрый, но мало ли что? Вдруг его кто и обидит. А ведь косолапый и не всякую обиду стерпит. Сгребёт – и костей не соберёшь.
Но маляры привели беглеца домой. Он с виноватым видом тёрся головой о ноги скульптора, но на этот раз Пётр Карлович был неумолим:
– На цепь его, Арсений!
Петру Карловичу надо было изобразить медведя, забравшегося в улей, устроенный пчёлами в дупле дерева. Стоило только скульптору приказать, как наш Топтыгин мигом забирался на одно из деревьев академического сада и там оставался неподвижным до тех пор, пока Клодт не давал ему команды «вольно». Лишь тогда косолапый спускался на землю.
Четвёртый участник «Квартета», старый солидный бородач-козёл, не был постоянным обитателем зверинца. Его приводила жившая на одной из линий Васильевского острова древняя старуха, которая в своём козлике души не чаяла. Надо сказать, что козёл отличался не меньшим упрямством, чем осёл. У двора, где находилась мастерская, он вдруг буквально окаменевал, и никакая сила не могла его сдвинуть с места. Впрочем, может быть, и любой другой козёл упирался бы точно так же, прежде чем попасть во двор, где свободно разгуливают волк, медведь и прочие малоприятные для козлов всего мира важные персоны.
По правде говоря, никто из четвероногого населения клодтова зверинца не обращал на козла особого внимания.
А вот ещё одна басня, очень хорошо известная вам, школьникам.
Стоит взглянуть, как в разинутую волчью пасть длинноногий журавль засунул свой такой же длинный клюв, чтобы без труда узнать её название. Ну конечно же – «Волк и Журавль».
Оба натурщика для этой басни жили у Петра Карловича. Волк был передан скульптору едва ли не щенком. Просто удивительно было, как быстро он «одомашнился», вернее «особачился». Да и клодтовы собаки быстро признали своего далёкого сородича и приняли его в свою среду. Собственно говоря, в это собачье общество Воля – такое имя получил серый – приходил лишь на ночёвку. Спал он вместе с собаками, а днём предпочитал одиночество. К мастеру же был привязан необычайно и, не умея лаять, радость свою при встрече Петра Карловича выражал довольно-таки неприятным волчьим воем. Он и хвостом вилять не мог, только выл и его красноватые глаза радостно светились.
Удивляло и другое, – что Воля ни разу не предпринял ни единой попытки к бегству. Он днями лежал у небольшой лесенки, ведшей в мастерскую, и сторож был преотличнейший. Каждого незнакомого встречал воем и, сказать по правде, от этой унылой песни многие цепенели. Воле не надо было ни набрасываться на чужих пришельцев, ни метаться, – один вой его служил самой гарантированной преградой для непрошеных посетителей. Из худого волчонка на длинных лапах, с резко выступавшими ребрышками он превратился в огромного серого зверя. Вид его был грозен, но по характеру Воля оставался добряк добряком. Он почти никого не обижал, не задевал, да и с ним никто особенно не заигрывал. «Особачившийся» Воля по традиции своих сородичей ненавидел лишь Ваську, большого откормленного кота. Этот единственный представитель семейства кошачьих в зверинце Клодта был лодырь лодырем и по праву самого домашнего из четвероногих обитателей единственный был вхож в квартиру ваятеля. Здесь-то он находил место, где отсыпался вдали от необыкновенно назойливого Макарки, постоянно совавшегося со всякими глупыми выходками, и от действительно страшной пасти Воли, обнажавшего при виде кота два ряда мало чего приятного суливших зубов.
Воля позировал Клодту, пожалуй, больше всех. Его мы видим на барельефах басен: «Волк и Журавль», «Слон на воеводстве», в которой скульптор воспроизвел целую стаю волков, и, наконец, в басне «Лев на ловле».
Длинноногий Журя хотя и был ручным, кормился с рук, но характером прямая противоположность Воле. Если по отношению к Воле никак нельзя было применить поговорку «Как волка ни корми, он всё в лес глядит», то, наблюдая за Журей, можно было составить новую поговорку: «Как журавля ни потчуй, он всё в небо глядит». Как ни печально, но журавлю пришлось подрезать крылышки. Был Журя к тому же задирист, и от его клюва кое-кому перепадало. Особую нелюбовь Журя питал к важно расхаживавшему по двору огненно-красному петуху, занимавшему не последнее место среди натурщиков скульптора. Может быть, это обстоятельство и прибавило ему спеси, ибо выступал он по двору как старый боевой генерал и, лишь завидя Журю, давал весьма постыдного стрекача.
Журя позировал Клодту также для басни «Лягушки, просящие царя». Лягушек приносили мастеру ребятишки с острова Голодай целыми корзинами. Приносили безвозмездно, с большой охотой, лишь бы им разрешили погостить в зверинце.
Краснокрылый Петя позировал ваятелю для двух басен – «Петух и жемчужное зерно» и «Кукушка и Петух».
Была в этом зверином царстве некая рыжая красавица, летом, однако, обретавшая вид весьма облезлый и неказистый.
Эта ручная лисичка была явной перестраховщицей, ожидая от всех какого-нибудь подвоха в то время, как все этого ждали именно от неё. И если Воля хоть ночью засыпал с собаками, то рыжая красавица не признавала никакого общества. Подобно Васе, она было хотела найти ночное пристанище в жилых комнатах Клодта, но не очень приятный запах, исходивший от лисы, начисто преграждал ей путь в квартиру. Так и закутывалась она в уголке в свой роскошный хвост, засыпая лишь одним глазом. Изобразил её мастер в баснях «Лисица и виноград», «Ворона и Лисица», а также в уже названной «Лев на ловле». Как видите, натурщица эта пользовалась достаточным успехом.
Для басни «Воронёнок» и «Ворона и Лисица» мастеру потребовались представители вороньего семейства. Недостатка в этих пернатых не было, так как они гнездились тут же, на вершинах деревьев старого академического сада. Пётр Карлович часами наблюдал, как эти птицы важно восседают на самых высоких ветвях и с любопытством обозревают окрестности. Одного молодого воронёнка поймали плотники, работавшие в академии, и принесли скульптору.
Ужиться с этим надоедливым типом было невозможно. Даже талант дрессировщика не помог Клодту унять беспрестанно трещавшего крикуна. Его карканье так надоело всем, что ваятель лишь два дня использовал воронёнка как натурщика и отпустил восвояси. Его можно увидеть на барельефе сидящим на спине барана, исполняющим центральную роль в басне «Воронёнок».
Вы помните, как начинается эта басня у Крылова:
Орёл
Из-под небес на стадо налетел
И выхватил ягнёнка,
А Ворон молодой вблизи
на то смотрел.
Взманило это Воронёнка.
Да только думает он так:
«Уж брать, так брать,
А то и когти что марать!»
Чем это кончилось, вы также помните, конечно.
Воронёнок выбрал самого прежирного и прематёрого барана и вцепился в его шерсть, в которой и запутался. Так был пойман хвастунишка.
Ему все крылья окорнали
И детям отдали играть.
На барельефе можно увидеть и орла с ягнёнком. Царя птиц для позирования скульптору приносили от одного южнорусского помещика, возившего всюду с собой ширококрылого орла, некогда пойманного в украинской степи. Помещик этот, между прочим, был несказанно горд, что его пленник попал на барельеф памятника самому Ивану Андреевичу Крылову, и долго хвастался потом этим счастливым для него обстоятельством.
Обходя памятник с задней его стороны, в самом центре барельефа видим мы «Свинью под дубом вековым...» Свиней Пётр Карлович в своём зверинце не держал. «На Васильевском острове достаточно хавроний, возьмём по надобности во временное пользование». Точно так же вылепил скульптор вола где-то на даче в Финляндии. А вот на стыке двух барельефов виден слон, вернее его огромная голова. Вначале при взгляде на слона начинаешь искать пресловутую Моську. Но не видно этой «всемогущей» собачки, облаявшей слона. Когда приглядываешься, то замечаешь, что хоботом своим слон держит овечью шкуру. Оказывается, серый великан представляет здесь другую басню, в прошлом веке очень известную. Называется она «Слон на воеводстве». Тут и другие персонажи этой басни: слева от слона – стадо овец, справа – стая волков. Воевода-слон чинит суд по жалобе овец, «что волки-де совсем сдирают кожу с нас». А хоботом воевода держит вещественное доказательство – овечью шкуру.
На этой же стороне барельефа видна змея, обвившаяся вокруг ствола. Это та самая, которая умолила самого Юпитера дать ей голос соловья. Но как ни сладко пела эта змея, от страшного вида её шарахались в стороны все птицы. Эта птичья стая изображена здесь же на постаменте.
Что же стало с зверинцем Клодта, когда все его натурщики были больше не нужны и работа над памятником окончательно завершена? Как ни привыкли добрый мастер и его дети к своим четвероногим и пернатым друзьям, пришло всё же печальное время расставаться с ними. Михаил Иванович, Макарка, Воля и вся прочая компания, за исключением, конечно, кота, петуха, а также Жури, – сменили квартиру и с Васильевского острова перекочевали на Мойку к немцу Заму. Тут не было ни привольного, большого двора, ни привычной мастерской, одни клетки. И когда некоторое время спустя Клодт с детьми наведался к Заму, он увидел питомцев своих в очень унылом состоянии. Воля узнал Петра Карловича и детей, жалобно-жалобно завыл и бросился к прутьям клетки. Стоявшие рядом зрители шарахнулись в сторону, но Клодт с детьми протянули руки серому пленнику, и он, радуясь встрече, с необыкновенной тоской в глазах шершавым языком лизал их ладони. Совсем унылым выглядел и косолапый. Он глухо урчал, точно жаловался на горькую судьбу, и мастер, взглянув в глаза Топтыгина, прочёл в них обиду и укоризну.
В 1844 году умер знаменитый русский баснописец Иван Андреевич Крылов. Горевала в те дни Россия. Крылов был истинно всенародным поэтом.
Басни его любили не только люди образованные, но и те, кто и вовсе читать не умел, а басни знал понаслышке.
И как-то сама собой родилась мысль поставить баснописцу памятник в городе, где он прожил всю свою жизнь, – в Санкт-Петербурге. До того времени в столице Российской империи воздвигались памятники лишь царям да лицам особо знатным. Крылов был первым сочинителем, чьи заслуги собирались увековечить памятником. Для этого нужны были средства, и немалые. Где их взять? На монументы царям и полководцам деньги щедро отпускала государственная казна. А для какого-то сочинителя тратиться они не собирались.
И всё же мысль увековечить память великого баснописца не осталась без отклика. Начался сбор средств от частных лиц, вносили, как говорится, кто сколько мог. А пока собирали нужное количество денег, решено было объявить конкурс среди скульпторов на лучший проект памятника. Кроме того, надо было подумать и о том, в каком месте воздвигнуть монумент.
Иван Андреевич долгие годы работал в Государственной Публичной библиотеке, ныне носящей название Российской национальной библиотеки. В те времена площадь перед Александринским театром и Публичной библиотекой была свободна. Там было и задумали поставить памятник баснописцу. Для этого требовалось разрешение самого царя. Но Николай I и слышать не хотел, чтобы в центре города, вблизи Невского проспекта, на одной из красивейших площадей вдруг соорудили бы монумент какому-то сочинителю. «Не разрешаю» – таков был ответ всесильного царя. Николай I соизволил заявить просителям, что он самолично выберет место для памятника.
Тем временем русские скульпторы готовили на конкурс свои проекты. Когда пришёл срок, специальная комиссия рассмотрела все проекты, и после долгих обсуждений первое место было присуждено ваятелю Петру Карловичу Клодту.
Что же предложил скульптор? Он задумал поместить Крылова среди многочисленных героев его басен. А героями этими главным образом были звери. Пётр Карлович пригласил близкого своего знакомого, известного художника Александра Алексеевича Агина, нарисовать на стенках будущего памятника различных героев особо любимых в народе басен Крылова. Агин охотно откликнулся на предложение скульптора. Долго они обсуждали, каких именно животных и из каких басен поместить по всем четырём сторонам пьедестала. И, когда договорились, Агин приступил к работе. Сделать это надо было умело и красиво: ведь проект предназначался не только для конкурса, его должен был утвердить сам император. Разместить многих животных на памятнике оказалось нелёгкой задачей, но Агин был искусный рисовальщик и со своей задачей справился.
Царь утвердил проект и, кроме того, указал место, где поставить памятник. Местом этим оказался Летний сад. Правда, площадка в саду, указанная царём, была мало подходящей, и скульптор в конце концов добился того, чтобы монумент воздвигли там, где он стоит и поныне, неподалёку от Летнего дворца Петра I.
В том, что Пётр Карлович Клодт победил на конкурсе, не было ничего удивительного. К тому времени не только в России, но и за границей он был уже известен как талантливейший скульптор-анималист. Вряд ли кто мог сравниться с ним в искусстве изображения лошадей. С самых юных лет у маленького Петруши Клодта проявилась эта удивительная страсть к воспроизведению всевозможных животных на бумаге. А то, взяв ножницы, вырезал он волчат, лисят, ягнят. Бывало, найдёт подходящий деревянный обрубок и примется сразу же вырезать из него какого-нибудь медвежонка. Но самым любимым животным маленького художника всегда была лошадь. Самой любимой она и осталась на всю жизнь. Его знаменитые бронзовые кони на Аничковом мосту и по сей день вызывают восхищение у всех, кто только взглянет на них.
Когда же вместе с художником Агиным Клодт обсудил, героев каких именно басен он должен был изобразить на четырёх стенках постамента, выяснилось, что потребуются следующие животные: лев, медведь, волк, лисица, обезьяна, слон, осёл, козёл, барс, вол, овцы, кот и представители пернатых: орёл, кукушка, ворона, соловей, журавль. Нужны были также лягушки, змея, мыши...
Скульптор Клодт работал над памятником Крылову задолго до того, как в Петербурге открылся первый зоологический сад. А верный своим правилам художник мог правдиво создать всё это животное царство только с натуры. С картинок в книгах не создашь настоящей скульптуры.
И вот с некоторых пор во дворе мастерской Клодта начали появляться четвероногие, крылатые, ползающие и квакающие натурщики. Они поселялись здесь надолго. Зимой переходили под крышу в хорошо отапливаемое помещение. У скульптора собрался целый зверинец! Не хватало только льва, барса и слона. Но и этих зверей Пётр Карлович лепил с натуры. Подаренный в своё время персидским шахом русскому императору слон находился в царском слоновнике, где скульптору разрешалось сколько угодно работать. Слон был спокойным и покладистым натурщиком. Он мог часами стоять неподвижно, лишь ритмично помахивая длинным хоботом.
А где же взять хищников, и прежде всего самого царя зверей? К счастью, в то время заезжий предприимчивый немец Зам демонстрировал на Мойке нескольких привезённых им животных. Был среди них и старый лев, на склоне лет своих отсыпавшийся в большой клетке. Привёз Зам и барса. Пётр Карлович ходил на Мойку лепить этих двух нужных ему для барельефов хищников. Все остальные животные находились в собственном скульптора Клодта зверинце, привлекавшем огромное количество зевак.
Хлопот у скульптора с животными было превеликое множество. Да и содержать этот домашний зверинец обходилось в копеечку. К счастью, в помощниках недостатка не было. Главным «служителем» зверинца был формовщик Арсений. Этот человек являлся правой рукой ваятеля. Клодт был не только выдающимся скульптором, но и первоклассным мастером по художественному литью. Большинство своих скульптур Пётр Карлович отливал самолично. А с Арсением у него была старая дружба, и, работая со старым формовщиком, скульптор всегда добивался желанных результатов.
Помимо Арсения за зверями ухаживали дети скульптора: двое мальчиков и четыре девочки. Старший из мальчиков – Миша впоследствии и сам стал известным художником, чьи картины выставлены в Государственном Русском музее и в Третьяковской галерее.
Чувствую, что не терпится и вам поближе познакомиться с обитателями клодтовского зверинца. Ну что ж! Пожалуйте со мной в Летний сад к памятнику знаменитому баснописцу.
Вот сидит он на камне, старый библиотекарь, с книгой в руках. Взгляд его задумчиво устремлён в зелёную паутину деревьев Летнего сада. Одет он просто, по-домашнему. На нём длиннополый сюртук. Этот сюртук и вправду принадлежал баснописцу. Клодт попросил его у родных Ивана Андреевича и в точности воспроизвёл на фигуре знаменитого сочинителя.
А ниже на пьедестале застыло многоликое крыловское царство. Давайте знакомиться.
Делать это мы будем переходя от одной басни к другой. Вот на лицевой стороне пьедестала, справа от медальона, где вычеканены слова «Крылову», мы видим четырёх героев знаменитой басни, очень хорошо вам знакомой:
Проказница-Мартышка,
Осёл,
Козёл
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть квартет.
Среди этой четвёрки самым старым обитателем зверинца был осёл. К сожалению, роясь в различных мемуарах, воспоминаниях, мне не удалось установить клички этого ушастого четвероногого ветерана. Жил этот осёл у Клодта ещё на даче скульптора в Павловске, а позднее пожаловал в городскую мастерскую для выполнения обязанностей натурщика.
Характер у него был незлобивый, но упрямством своим он несомненно превосходил сто обыкновенных ослов, вместе взятых. В Павловске он жил в конюшне вместе с знаменитым скакуном Серко. В то время, когда гордый конь давал свободно себя седлать или впрягать в бричку, осёл категорически протестовал и против седла, и против всякой упряжки. Напрасно говорят, что ослы глупы. Явное заблуждение! И клодтовский осёл своей хитростью и изобретательностью не раз доказывал это. Вот подходят к нему с седлом. Осёл стоит спокойно, равнодушно, не выражая никакого протеста. Но что это с ним? Ни с того ни с сего он начинает втягивать в себя воздух и раздувается с добрую сорокаведёрную бочку.
Так и стоит неподвижно, с раздутым брюхом, точно шар. «Седлайте, седлайте, я вам не мешаю!»
И вот седло закреплено, сейчас на него посадят дочурку скульптора и повезут по садовым дорожкам. Куда там!.. Как только осёл почувствовал, что все ремни затянулись, он с шумом выпускает воздух, брюхо его опадает, крепления слабнут и седло сползает на бок. Попробуйте покатайтесь!
Всё же иногда Петру Карловичу удавалось затянуть крепления с такой силой, что осёл, как ни тужился, должен был выпустить воздух изнутри. Но и тогда длинноухий придумывал «номера», которые мало располагали к прогулке на ослиной спине. Равнодушно взирал он, как, гарцуя, пробегал мимо Серко на своих необыкновенно стройных, тонких ногах. Клодтовский осёл тоже мог проскакать аллюром, но для этого у него имелась собственная цель. Неведомыми путями «узнал» он некоторые законы физики, и в частности – инерции. Вот ими-то он и пользовался довольно ловко. Скачет, что есть мочи, и потом совершенно неожиданно, на полном скаку, остановится как вкопанный. И всадник по инерции летит из седла вперёд через голову хитреца.
Сын художника, Михаил Петрович, вспоминал ещё об одном необыкновенном чудачестве осла. Он был неравнодушен ко всякого рода уличным процессиям. Проходит ли солдатская рота, несут ли на кладбище покойника, осёл, обычно сонный, равнодушный ко всему на свете, вдруг оживает и словно одержимый бежит (откуда только прыть!), чтобы пристроиться к процессии. Если не удержать его вовремя – пиши пропало. Проводит он солдат до самой казармы, а потом уж как ни в чём не бывало возвратится домой.
Несмотря на упрямство и чудачества, осёл был любимцем всей семьи Клодтов.
Никто на него не обижался, – ведь «на то он и осёл, чтобы быть упрямцем, иначе он не был бы ослом», – смеялся скульптор.
Клодт увековечил своего любимца дважды. В группе «Квартет» он важно восседает с альтом в руках, а также иллюстрирует басню «Лев и Барс».
Впереди «Квартета» мартышка со скрипкой в одной и смычком в другой руке. Смычком, между прочим,
она деловито оперлась на «мудрый» лоб бородатого козла. Эта мартышка играла далеко не последнюю роль в зверинце Клодта.
Во Франции в то время жил наш известный художник-маринист Боголюбов. Узнав о том, что Пётр Карлович Клодт работает над памятником Крылову и что для этой цели ищет животных, Боголюбов купил для скульптора небольшой, но беспокойный подарок. Это была маленькая, подвижная как ртуть, макака.
Прибыв в мастерскую Клодта, она в первый же день обрела имя «Макарка».
Макарка обладал действительно беспокойным, чересчур беспокойным характером. И хотя Пётр Карлович был сторонником держать зверей на свободе, для Макарки был приобретён специальный ошейник с лёгкой цепью. Чуть расшалится сверх меры Макарка – пожалуйте на цепь. Иначе нельзя было. Сколько раз случалось, подкрадётся обезьянка к станку, размотает, растеребит мокрые тряпки, которыми была тщательно закутана только что вылепленная фигура, начнёт выламывать кусочки зеленоватой глины, и вся долгая работа летит насмарку.
Макарка также дважды изображён на пьедестале, – в баснях «Квартет» и «Мартышка и очки».
Третий персонаж «Квартета» – медведь. Он расположился с басом в руках. Инструмент этот называется также виолончелью. Михаил Иванович держится не менее важно, чем его сосед осёл. Он так старательно входит в свою роль музыканта, что кажется, вот-вот в могучих Мишкиных лапах хрустнет нежная виолончель.
Клодтовский Топтыгин был родом из лесов Новгородской губернии. Здесь он был пойман и доставлен на Васильевский остров к скульптору. Был он мал, неуклюж и первое время в неволе выглядел очень угрюмым и печальным. К сластям, как все медведи, был, правда, неравнодушен. Проглотит коврижку – и снова в угол. Но Пётр Карлович, видимо, действительно обладал каким-то таинственным даром приручения зверей. Всё больше и больше привязывался Мишук к доброму мастеру. Бегал за ним по двору и по мастерской, смешно ковыляя, ну, настоящий косолапый. Так незаметно и вырос, превратился в крупного лохматого зверя, добродушного и общительного необыкновенно.
О похождениях косолапого можно было бы написать отдельный рассказ. За ним числится огромное количество разных проделок. Был он очень умён и при всём кажущемся простодушии страшно хитёр. Была у Мишука совершенно исключительная страсть к бродяжничеству. Для него не существовало никаких препятствий. И летом, и зимой, и в проливной осенний дождь, и даже посреди ночи косолапый мог каким-либо образом вырваться из мастерской и отправиться в путешествие. Как ни добр был Пётр Карлович, но, чтобы обуздать бродяжнические страсти Михаила Ивановича, он также приобрёл весьма увесистую цепь. Провинившийся медведь знал, что ему угрожает, но страсть неизменно брала верх над страхом наказания.
Те, кто знал этого медведя, нисколько его не боялись. Обладатель прекрасного аппетита, медведь подсаживался к работавшим во дворе мастерской рабочим. Вскоре выяснилось, что он не только любитель сладенького, но весьма жалует кашу-размазню и щи крестьянские, но погуще.
Однажды зимой он исчез. Никто и не заметил, как это произошло. Но у Топтыгина, видимо, было своё на уме. Он, прячась за ящиками, зорко следил, когда уйдёт из мастерской Арсений. Трудовой день закончен. Арсений прибрал мастерскую и ушёл, закрыв дверь на замок.
Рассказ о дальнейших похождениях косолапого в эту зимнюю ночь со слов сына скульптора Михаила Петровича Клодта записала писательница Маргарита Владимировна Алтаева-Ямщикова:
«Едва шаги старика затихли, Мишка вылез из засады, осторожно забрался на громадный стол, тянувшийся под окнами вдоль стены, и стал размышлять. В окна мастерской, поднимавшиеся невысоко над тротуаром, смотрела лунная ночь. Снег искрился, виднелась бесконечная гладь Невы. Вспомнил ли медведь прогулки на свободе в родных лесах, захотел ли выкинуть новую проказу, но он встал на задние лапы, попробовал достать большую широкую форточку, убедился, что она не закрыта, и, открыв её, вылез на улицу.
Ночь была звёздная, а Нева искрилась серебром. На снегу реки чернели вехи – крошечные елочки мостков. В синем свете морской ночи чёрной глыбой на просторе Невы выделялся Мишка. В это время по мосткам шёл, возвращаясь с работы, один из маляров, живших недалеко от академии. Он принял медведя издалека за собаку и ласково к себе поманил. Но когда Мишка поднялся на задние лапы и доверчиво пошёл за парнем, тот ясно разглядел медведя...»
Можно себе представить, что было дальше. Молодой маляр конечно перепугался и припустил что было духу. Косолапый – за маляром, и не потому, что хотел напасть на него, а предполагая, что с ним играют. Так друг за другом бежали маляр и косолапый до самого барака, где жили строительные рабочие.
Бледный, насмерть перепуганный парень влетел в комнату с криком, что за ним гонится медведь. А тут и сам, жалобно урча, ввалился собственной персоной мохнатый генерал Топтыгин. Полный переполох! Но некоторые маляры, работавшие в академии, сразу узнали косолапого, старого знакомого.
Медведь, застав такое многолюдное общество, вовсе не растерялся. Тем более, что хозяева оказались гостеприимными. Все начали наперебой угощать его сахаром, патокой, бубликами.
Утром открыл Арсений мастерскую – нет Мишука. Туда, сюда – как в воду канул. Доложили Петру Карловичу. Волнение необычайное.
Конечно, у Топтыгина характер добрый, но мало ли что? Вдруг его кто и обидит. А ведь косолапый и не всякую обиду стерпит. Сгребёт – и костей не соберёшь.
Но маляры привели беглеца домой. Он с виноватым видом тёрся головой о ноги скульптора, но на этот раз Пётр Карлович был неумолим:
– На цепь его, Арсений!
Петру Карловичу надо было изобразить медведя, забравшегося в улей, устроенный пчёлами в дупле дерева. Стоило только скульптору приказать, как наш Топтыгин мигом забирался на одно из деревьев академического сада и там оставался неподвижным до тех пор, пока Клодт не давал ему команды «вольно». Лишь тогда косолапый спускался на землю.
Четвёртый участник «Квартета», старый солидный бородач-козёл, не был постоянным обитателем зверинца. Его приводила жившая на одной из линий Васильевского острова древняя старуха, которая в своём козлике души не чаяла. Надо сказать, что козёл отличался не меньшим упрямством, чем осёл. У двора, где находилась мастерская, он вдруг буквально окаменевал, и никакая сила не могла его сдвинуть с места. Впрочем, может быть, и любой другой козёл упирался бы точно так же, прежде чем попасть во двор, где свободно разгуливают волк, медведь и прочие малоприятные для козлов всего мира важные персоны.
По правде говоря, никто из четвероногого населения клодтова зверинца не обращал на козла особого внимания.
А вот ещё одна басня, очень хорошо известная вам, школьникам.
Стоит взглянуть, как в разинутую волчью пасть длинноногий журавль засунул свой такой же длинный клюв, чтобы без труда узнать её название. Ну конечно же – «Волк и Журавль».
Оба натурщика для этой басни жили у Петра Карловича. Волк был передан скульптору едва ли не щенком. Просто удивительно было, как быстро он «одомашнился», вернее «особачился». Да и клодтовы собаки быстро признали своего далёкого сородича и приняли его в свою среду. Собственно говоря, в это собачье общество Воля – такое имя получил серый – приходил лишь на ночёвку. Спал он вместе с собаками, а днём предпочитал одиночество. К мастеру же был привязан необычайно и, не умея лаять, радость свою при встрече Петра Карловича выражал довольно-таки неприятным волчьим воем. Он и хвостом вилять не мог, только выл и его красноватые глаза радостно светились.
Удивляло и другое, – что Воля ни разу не предпринял ни единой попытки к бегству. Он днями лежал у небольшой лесенки, ведшей в мастерскую, и сторож был преотличнейший. Каждого незнакомого встречал воем и, сказать по правде, от этой унылой песни многие цепенели. Воле не надо было ни набрасываться на чужих пришельцев, ни метаться, – один вой его служил самой гарантированной преградой для непрошеных посетителей. Из худого волчонка на длинных лапах, с резко выступавшими ребрышками он превратился в огромного серого зверя. Вид его был грозен, но по характеру Воля оставался добряк добряком. Он почти никого не обижал, не задевал, да и с ним никто особенно не заигрывал. «Особачившийся» Воля по традиции своих сородичей ненавидел лишь Ваську, большого откормленного кота. Этот единственный представитель семейства кошачьих в зверинце Клодта был лодырь лодырем и по праву самого домашнего из четвероногих обитателей единственный был вхож в квартиру ваятеля. Здесь-то он находил место, где отсыпался вдали от необыкновенно назойливого Макарки, постоянно совавшегося со всякими глупыми выходками, и от действительно страшной пасти Воли, обнажавшего при виде кота два ряда мало чего приятного суливших зубов.
Воля позировал Клодту, пожалуй, больше всех. Его мы видим на барельефах басен: «Волк и Журавль», «Слон на воеводстве», в которой скульптор воспроизвел целую стаю волков, и, наконец, в басне «Лев на ловле».
Длинноногий Журя хотя и был ручным, кормился с рук, но характером прямая противоположность Воле. Если по отношению к Воле никак нельзя было применить поговорку «Как волка ни корми, он всё в лес глядит», то, наблюдая за Журей, можно было составить новую поговорку: «Как журавля ни потчуй, он всё в небо глядит». Как ни печально, но журавлю пришлось подрезать крылышки. Был Журя к тому же задирист, и от его клюва кое-кому перепадало. Особую нелюбовь Журя питал к важно расхаживавшему по двору огненно-красному петуху, занимавшему не последнее место среди натурщиков скульптора. Может быть, это обстоятельство и прибавило ему спеси, ибо выступал он по двору как старый боевой генерал и, лишь завидя Журю, давал весьма постыдного стрекача.
Журя позировал Клодту также для басни «Лягушки, просящие царя». Лягушек приносили мастеру ребятишки с острова Голодай целыми корзинами. Приносили безвозмездно, с большой охотой, лишь бы им разрешили погостить в зверинце.
Краснокрылый Петя позировал ваятелю для двух басен – «Петух и жемчужное зерно» и «Кукушка и Петух».
Была в этом зверином царстве некая рыжая красавица, летом, однако, обретавшая вид весьма облезлый и неказистый.
Эта ручная лисичка была явной перестраховщицей, ожидая от всех какого-нибудь подвоха в то время, как все этого ждали именно от неё. И если Воля хоть ночью засыпал с собаками, то рыжая красавица не признавала никакого общества. Подобно Васе, она было хотела найти ночное пристанище в жилых комнатах Клодта, но не очень приятный запах, исходивший от лисы, начисто преграждал ей путь в квартиру. Так и закутывалась она в уголке в свой роскошный хвост, засыпая лишь одним глазом. Изобразил её мастер в баснях «Лисица и виноград», «Ворона и Лисица», а также в уже названной «Лев на ловле». Как видите, натурщица эта пользовалась достаточным успехом.
Для басни «Воронёнок» и «Ворона и Лисица» мастеру потребовались представители вороньего семейства. Недостатка в этих пернатых не было, так как они гнездились тут же, на вершинах деревьев старого академического сада. Пётр Карлович часами наблюдал, как эти птицы важно восседают на самых высоких ветвях и с любопытством обозревают окрестности. Одного молодого воронёнка поймали плотники, работавшие в академии, и принесли скульптору.
Ужиться с этим надоедливым типом было невозможно. Даже талант дрессировщика не помог Клодту унять беспрестанно трещавшего крикуна. Его карканье так надоело всем, что ваятель лишь два дня использовал воронёнка как натурщика и отпустил восвояси. Его можно увидеть на барельефе сидящим на спине барана, исполняющим центральную роль в басне «Воронёнок».
Вы помните, как начинается эта басня у Крылова:
Орёл
Из-под небес на стадо налетел
И выхватил ягнёнка,
А Ворон молодой вблизи
на то смотрел.
Взманило это Воронёнка.
Да только думает он так:
«Уж брать, так брать,
А то и когти что марать!»
Чем это кончилось, вы также помните, конечно.
Воронёнок выбрал самого прежирного и прематёрого барана и вцепился в его шерсть, в которой и запутался. Так был пойман хвастунишка.
Ему все крылья окорнали
И детям отдали играть.
На барельефе можно увидеть и орла с ягнёнком. Царя птиц для позирования скульптору приносили от одного южнорусского помещика, возившего всюду с собой ширококрылого орла, некогда пойманного в украинской степи. Помещик этот, между прочим, был несказанно горд, что его пленник попал на барельеф памятника самому Ивану Андреевичу Крылову, и долго хвастался потом этим счастливым для него обстоятельством.
Обходя памятник с задней его стороны, в самом центре барельефа видим мы «Свинью под дубом вековым...» Свиней Пётр Карлович в своём зверинце не держал. «На Васильевском острове достаточно хавроний, возьмём по надобности во временное пользование». Точно так же вылепил скульптор вола где-то на даче в Финляндии. А вот на стыке двух барельефов виден слон, вернее его огромная голова. Вначале при взгляде на слона начинаешь искать пресловутую Моську. Но не видно этой «всемогущей» собачки, облаявшей слона. Когда приглядываешься, то замечаешь, что хоботом своим слон держит овечью шкуру. Оказывается, серый великан представляет здесь другую басню, в прошлом веке очень известную. Называется она «Слон на воеводстве». Тут и другие персонажи этой басни: слева от слона – стадо овец, справа – стая волков. Воевода-слон чинит суд по жалобе овец, «что волки-де совсем сдирают кожу с нас». А хоботом воевода держит вещественное доказательство – овечью шкуру.
На этой же стороне барельефа видна змея, обвившаяся вокруг ствола. Это та самая, которая умолила самого Юпитера дать ей голос соловья. Но как ни сладко пела эта змея, от страшного вида её шарахались в стороны все птицы. Эта птичья стая изображена здесь же на постаменте.
Что же стало с зверинцем Клодта, когда все его натурщики были больше не нужны и работа над памятником окончательно завершена? Как ни привыкли добрый мастер и его дети к своим четвероногим и пернатым друзьям, пришло всё же печальное время расставаться с ними. Михаил Иванович, Макарка, Воля и вся прочая компания, за исключением, конечно, кота, петуха, а также Жури, – сменили квартиру и с Васильевского острова перекочевали на Мойку к немцу Заму. Тут не было ни привольного, большого двора, ни привычной мастерской, одни клетки. И когда некоторое время спустя Клодт с детьми наведался к Заму, он увидел питомцев своих в очень унылом состоянии. Воля узнал Петра Карловича и детей, жалобно-жалобно завыл и бросился к прутьям клетки. Стоявшие рядом зрители шарахнулись в сторону, но Клодт с детьми протянули руки серому пленнику, и он, радуясь встрече, с необыкновенной тоской в глазах шершавым языком лизал их ладони. Совсем унылым выглядел и косолапый. Он глухо урчал, точно жаловался на горькую судьбу, и мастер, взглянув в глаза Топтыгина, прочёл в них обиду и укоризну.